Вода в горсти

 




Если верить Хейзинге (а ему далеко не во всем следует верить), счастье, согласно Аристотелю – не стремиться более к тому, чего не имеешь…
Не помню и не нашел у Аристотеля ничего подобного. Определение скорее напоминает стоиков. В любом случае, полагаю – это больше мудрость, чем счастье. Это одно из условий "достижения" счастья, но не оно само. 
Крайне сложно быть просто удовлетворенным тем, что есть: есть моменты, которые совсем не прекрасны. Очевидно, что "счастливый" момент надо как-то организовать, чтобы бытие было лишено фатальных раздражителей. Но если мы сосредоточимся на доведении вещества до невероятной чистоты – мы ничего не достигнем, кроме того, что потеряем время (и деньги). Такой чистоты не бывает. Можно до бесконечности выискивать идеальные ситуации, чем человек, по существу, и занимается всю жизнь, – и не найти их. Ибо их нет. Везде, где живут люди – все одинаково. То есть по-разному хорошо и плохо. Шумно, досадно и чего-то не хватает. На необитаемом острове с самым лучшим климатом будет не хватать людей и культурных развлечений. В большом городе будет не хватать тишины и природы. На даче будет раздражать загаженный пляж, текущая крыша, циркулярка соседа, боль в спине и свирепые крики своих и чужих детей – и краткость всего этого "счастья".
Счастье вообще кратко, его не удается пролонгировать. Это редкое состояние абсолютной удовлетворенности всем. 
Можно сказать, что счастье – тупик, остановка жизни. Поэтому оно так редко нас посещает. Иначе мы закончили бы все поиски и всякую борьбу. Это состояние ребенка в кроватке с игрушками – до того, как ему велели вставать. Нас навсегда вытащили из этой кроватки. Мы должны барахтаться, чтобы существовать. Наше "взрослое" счастье достигается долгими усилиями – и все ради того, чтобы мелькнуть, как красавица в толпе, и исчезнуть с безнадежностью миража. Приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы понять его суть, схватить и удерживать чуть дольше, как воду в горсти.
Путь к счастью равен мифологическому подвигу, вызову, который одиночка бросает богам и бытию. 
Надо сперва добиться свободы, прежде всего – от навязываемых вариантов жизни. Оставить все касты: работника, воина и даже жреца – потому что все они связаны с исполнением вне их лежащего долга. 
А потом научиться пользоваться этой свободой. Потому что для очень многих людей нет ничего страшнее, чем их свобода. Только цельный человек, отцентровавший себя, все свои желания и мифы, одаренный талантами и волей – владеет бытием. Только он, освободившийся от чужого долга – приближается к самому страшному: долгу перед самим собой, перед своим существованием. И тут в пору говорить не о счастье, а, скорее, об ужасе. 
Он первый раз начинает жить, пробует ходить на своих ногах,– то есть делать то, что никто не умеет, чему нас никто не учил. Ведь нас учили ходить строем, исполнять долг и повторять прописные истины. Для нашего же блага, а не корысти ради. Ибо мы трусливы и несамостоятельны. Он теперь как младенец, но нет никого, кто бы поддержал и направил его. Кто бы велел ему вставать. Ибо он давно встал. Он стоит и ждет ответа. Ибо теперь должен прозвучать ответ: в чем суть той игры, которую он выбрал для себя? И этот ответ он должен дать себе сам, потому что нет никого, кто мог бы его дать. 
Главное – выдержать этот ответ. И потом можно будет говорить о счастье. Или чем-то еще.