1.
Сидит одинокая кваква в железном кузове на соседнем участке и квакает – и слушает ответы других квакв. Ей важно знать, что она не одна. И она сообщает другим кваквам, что – они не одни. Что они вместе, хоть и никогда не видели друг друга. Они слушают голоса сородичей в ночи – и получают утешение.
Ночью после сильного ветра снова была гроза.
Утром Маша затеяла гигантскую стирку, по завершению которой мы пошли к морю. Вода опять похолодала. Солнце в дымке, дует ветер.
Посадил Машу на поезд и пошел с Котом на аттракционы. Я страшно боялся их прощания, но шоколадка "марс", мороженное, колесо обозрения, катание в пруду на маленьких катамаранах и на машинах на автодроме – его совершенно отвлекли. Он даже устал от такого количества впечатлений и ничего больше не хотел. И заснул в машине. Обычный кошмарный обед – и мы пошли "до качелей" в сторону Георгиевского монастыря. Он довольно спокоен, хоть и страшно хулиганит.
Вот мы и остались с Котом одни.
"Крым – это камни", – сформулировал трехлетний Кот в прошлом году. "Крым – это усталость", сформулировал бы я. Спустил и поднял Кота с моря, частично на плечах.
День очень жаркий, камни на пляже раскалились, Кот не может по ним ходить. Он сам попросил идти домой.
Он проказничает и не желает есть. Вечером погуляли по поселку, опять не до конца своими ногами. К 11 вечера измучен сильнее, чем он. Он очень мил, но слишком ребенок. Сочувствовать и понимать он совершенно не может.
Вечером мне стало невыносимо грустно и одиноко. Даже не пил вина – чтобы еще более не раскиснуть. И не стал ужинать. Просто свалился в постель и два часа читал.
С утра окрестности затянул странный туман с моря. Мы с Котом поехали в Батилиман. В двух километрах от берега шпарило солнце и не было никаких признаков тумана.
На Пятом километре даишники отключили светофор и регулируют перекресток вручную. Они делают это каждую неделю. Такса для забывчивых, что эти жесты значат, одна – 20 гривен. Сегодня я это узнал.
В Батилимане отсутствует то, что называется "общим" пляжем. И мы выкупались на территории еще не открытого "детского оздоровительного лагеря" при российской военно-морской части, куда нас любезно пустила его заведующая, Татьяна Яковлевна.
Легкий шторм и ветер. Пусто и почему-то грустно.
Я совершенно разучился быть счастливым. Условия должны быть совсем идеальными, ни одного раздражителя и проблемы в радиусе километра.
Сегодня отличное море, хоть еще не совсем теплое. На маленьком пляже никого. А душа неспокойна. За 15 минут Кот устроил три истерики: из-за водорослей, из-за желания влезть на огромный камень и из-за потерянного камушка. Но даже когда он успокоился, я все равно испытывал или тревогу или скуку. Надо мне чем-то заняться, живописью сумэ например. Только так тут можно писать пейзажи.
Морской офицер из российских, хозяин участка напротив, привел своих солдат, и пока они вскапывают ему участок, сидит в теньке и разгадывает кроссворд.
Вечером на закате + 23, но такой западный ветер, что на первой улице у моря, где мы регулярно гуляем, аж холодно. И это юг? Или наш юг это вещь относительная? Или вообще нет никакого юга? Все это миф и разные градации севера? Впрочем, глядя на наши черные рожи в этом можно засомневаться.
А архитектура!! Это просто за пределом всего! Эти люди не знали никакой традиции, никакой культуры. Хоть у всех у них, якобы, высшее образование.
Но и такой "архитектуры" на всех не хватает. Две трети поселка не застроены вовсе или лежат в недострое, словно в руинах. Хотя большинство участков обрабатывается.
Поэтому повсюду саморазмножающиеся помойки.
По радио дебильная русская эстрада, магнитофон не работает, ни ящика, ни людей, ни газет. Только Кот и книги, на которые вечером уже нет сил.
Кот бьет посуду, прыгает со спины, швыряет в голову разные предметы, бьет головой в лицо, извиняется и начинает снова. К ночи я просто труп.
Из последних сил уложил Кота, заварил чай и позорно вырубился на диване при зажженном свете. В четыре проснулся, помыл посуду, попИсал товарища, сварил на завтра яйца, заварил гречку и попил чая. Эпопея отдыха. Или агония.
– Детишки! Ну, придите ко мне! – кричит бедный Кот. Он ходит к ним сам, но теперь почему-то ждет их у себя, а они не приходят.
Кот выдумал какой-то пляж "Дружок", на который он хочет попасть. Что бы это могло быть: фиг поймешь. Говорю – это? Отвечает "да". А, может, это? – тоже "да".
Поэтому купались на своем, правда подъехав к нему по-жлобски на машине, чтобы Кот не грезил так о "Дружке". А я два часа стирал белье и тоже хотел поблажек.
Вода неожиданно холодная, ветер, но, в общем, жарко. Кот липнет ко всем детям на пляже и даже взрослым, кто проявляет к нему хоть какой-нибудь интерес.
Поэтому Катя и Богдан, брат с сестрой с нашей улицы, лет семи-восьми, воспринимаются им с благоговейным восторгом. Катя и ее подружка даже ждут, когда он пообедает, стимулируя угрозой уйти. И лишь он кончает – немедленно убегают. А он бежит за ними, чтобы угостить их сушками.
Кота жалко. Он так старается угодить этим детям, а они пренебрегают им совершенно, используя разве как шута или пугало. Бежит домой за книжкой "Математика", заинтересовавшей Катю, а она уезжает от него на велосипеде. Он бежит следом: "Катя, вот "Математика"!"
Вечером, когда я наконец присел в саду с вином, зашли Оля с Филом – и младенцем Петей. Они совсем белые, словно это они приехали из Москвы, а не я. Кот давал жару, совсем сойдя с ума при виде "малыша", которого можно дрючить. Правда, извиняясь за обиды, – целует в плечико. И обижает опять. Фил был за маму: пИсал и какал Петю, бегал на его вопли. С ним же я говорил о музыке, кино и Западе. Он мечтает уехать на Запад, так надоела нищета и невозможность реализоваться.
Полдвенадцатого после водки, вина и пива отвез их домой. Кот заснул на заднем сидении.
Женщина в машине рядом с водителем с выражением познанной истины на лице. У многих женщин есть это выражение, редко встречающееся у мужчин, склонных к сомнению и подвижности мысли. Женщина же "все знает".
Белый купальник на загорелом теле красотки, бредущей с "голого пляжа". Блондинка, за тридцать, но выглядит хорошо. За спиной маленький рюкзачок. В таком виде и попилила наверх, лишь кроссовки надела.
Другая, тоже очень красивая, шла в длинном простом платье, далеко откидывая руку, переливаясь в каждом движении ноги и талии. Завязанные в хвост волосы играли на солнце. Со своим спутником тоже пошла на "голый пляж".
Мне тут, как и Коту, не хватает общения.
Хорошо смотреть отсюда из окна. Словно на вершине горы – в проеме только небо и самый краешек соседних деревьев. Не видя вечной ограды земли – кажешься себе свободнее.
Чтобы развлечь маму, повез ее в Симеиз. Кот бесится на заднем сидении, празднуя окончание моего царствования.
Народу на пляже больше, чем неделю назад, открылось два кафе, прямо на берегу. Поэтому пить холодное пиво можно не отходя от кассы. Зато орет запредельно дебильная музыка, заглушая шум моря. На море легкие волны, не помешавшие мне оплыть Симеизкую скалу. В такой момент всегда кажется, что выходишь в открытое море, которое – вдруг – утащит тебя от берега. Наверное, во мне все еще живет страх утопающего.
К кафе подваливают четверо в плавках, мясистых и стриженных, с короткими шеями и живописной передвижной галереей на теле. У одного под живопись отдана вся спина – с ликом Спасителя по середине. На груди – гирлянда из роз. У остальных то же самое, но поскромнее. Вместо рам – золотые цепи с палец толщиной. Бармен уважительным полушепотом стал предлагать им напитки. Они взяли дорогой портвейн и сели. Впрочем, один не выдержал и с душераздирающим криком на весь пляж метнулся в волны. Официантка суетится вокруг них, выполняя заказы…
На обратном пути недалеко от поворота на Терновку у машины отвалился карданный вал. Он въехал в асфальт как оглобля, едва не поставив ее на дыбы. Не поставил только потому, что последние километры я ехал тихо, чувствуя неладное. После долгих попыток я застопил водителя "москвича", который не только довез маму с Котом до Пятого километра, но и вернулся и взял меня на буксир. Я за это время открутил этот чертов карданный вал и бросил в багажник.
2.
Пока поют цикады – как-то спокойно, хоть за окном буря или дождь. Это значит, что лето еще не кончилось. Единственный относительно спокойный день завершился ночной бурей. Но одна цикада все еще поет, с перерывами, словно набираясь сил.
Уходя сегодня с пляжа, где я провел больше шести часов, увидел трахающуюся пару, совершенно в открытую, чуть ли не нарочито. Женщина даже взвизгивала.
А я сижу на кухне, читаю, слушаю музыку, пью вино. Я с зимы полюбил это место, со всех своих зим здесь. Рядом с печью. В моем привычном углу, на моем привычном стуле. Все как всегда. Ничего не меняется. В этом есть несомненная прелесть. Ибо мир столь зыбок. Но не я его разрушу.
Слушаю музыку, словно в стотысячной надежде познать истину. Но настроение она поднимает. И это удивительно.
Цикада уже не поет, а попискивает, делая долгие перерывы. На улице + 13. Скоро ей уже пора стучаться к муравью. А мне возвращаться.
170 днем. Сегодня цикада, наверное, совсем не будет петь. Прошли три грозы, но ни одна не задела серьезно. Я как раз выстирал белье – обычная примета и железно работающая магия. Да, три грозы, дождей же и вовсе без счета. После них здесь точно наступит осень. И здесь тоже.
По не очень четкому морю ползут букашки рыболовных кораблей. Небо все чернее, море становится в тон облакам и даже еще более черным. Ветра почти нет, но температура все время падает.
В подзорную трубу видны сети и чайки над ними. Сотни, точно мухи! Сейнеры идут один за другим, – наверное, хороший улов.
Прошла четвертая или пятая гроза. Молния как снаряд разорвалась прямо у дома.
Пью вино, читаю и слушаю музыку у камина. Языки пламени ползут из горящего полена, как сорная трава из земли. В этом есть своя правда, что ни один приезд не будет как прежний, ни один год не будет как прежний. Прошлый год был очень хороший, этот – совсем другой, очень странный по-своему. Жизнь все еще разнообразна. И в ней есть интересные женщины, с которыми можно беседовать. Просто беседовать, испытывая самые лучшие и самые невинные наслаждения. Для кого-то – почти безвкусные. О чем беседовать с женщиной, когда можно с ней переспать?
А цикада все-таки поет.
Сегодня утром дождь. Ночью тоже дождь. Но не холодно. Пахнет морем (наконец-то). Впрочем, очень слабо. Тут вообще слабо пахнет морем.
Видеть из окна дым из собственной трубы – как-то странно. Но так оно и было. Я вылез на крышу: дым шел параллельно земле и нырял вниз. Над трубой пролетела стая птиц. Труба сверкала одной гранью в свете фонаря в черном небе и была очень выразительна. Дрова еле горят, тяги никакой.
Я выключил свет, выключил музыку. Я хочу сосредоточить все мысли в себе. Пью сухое инкерманское вино.
Это состояние, когда мысль может увести дальше, чем любая книга. Подразумевается, что авторитет книги очень высок, а чтение – самое высокое состояние, доступное человеку.
Повесил два фонаря на улице и пошел рисовать грот Дианы. Настолько был уверен, что море меня не заинтересует, что не взял полотенца. Море и вправду было почти черного цвета, но довольно тихое. Пасмурно, и не очень сильный ветер. Отлично порисовал, поняв, что мыс – это упавшая в море огромная птица или даже птенец легендарной Рух. Может быть, он решил попить, как носорог на мысе Айя. Он не окаменел, он просто еще не напился.
Спустился по железной лестнице на пляж. Пляж завален мусором, но приятен. Пара молодых людей: видно, что недавно купались. Бомжеобразная женщина сидит на камне. Больше никого. Я попробовал воду. Странно, она была такая же теплая, как и прежде, несмотря на все грозы, дожди и ветер. Пожалел, что не взял полотенце, но все же чудесно искупался. Дождался, пока высохну естественным образом и пошел домой.
По дороге ко мне прицепился щенок, который дошел со мной до дома. Накормил, но на участок не пустил. Он где-то влез – и пришел сам. Он демонстрировал, что хочет быть чьим-нибудь. Так и человек хочет. Плохо ему одному.
Первую ночь не поет цикада. Хоть все те же + 13. То есть, где-то они и поют (пищат), но моя – замолчала. Зато под дверью поселился щенок. Обед и ужин он уже получил. Я его приручил себе на голову. Теперь он мой до конца месяца.
<2000>