Матильда (12)

Антон сравнил себя с ней. Потертые клешенные вельветы, мятая грязная куртка, стоптанные кроссовки. Даже если бы были деньги – смог бы он выглядеть так пижонски? Городские люди не нищие. Все в вагоне были одеты достаточно хорошо, но безвкусно. По серо-коричневым тонам одежды, производившей впечатление недельной несвежести, сразу можно было определить работяг.

"Если когда я буду получать кучу денег, я все равно буду одеваться иначе", – решил он наивно.

Покуда же настоящей серьезной мыслью была проблема ночлега. Он поедет на вокзал. Если оттуда прогонят – пойдет искать какой-нибудь дом, но так, чтобы непривыкшие к этому жильцы не подняли бы ор. Он уже обнаружил в городе много заброшенных домов. Но подходить к ним можно было только затемно, чтобы не спровоцировать милицию проверить у человека с рюкзаком документы.

Он вышел из метро в старом близком к центру районе, чтобы еще раз уточнить место своей ночевки. Он уже знал, что придется возвращаться домой. Жилья он не найдет, как и работы. Рано или поздно его задержат менты…

Он остановился как вкопанный: ища прохода между домов, он забрел в какой-то садик и угодил в гущу поющих и танцующих молодых людей. "Свадьба? – подумал он. – Или просто пьянка?"

Они были странно одеты, во что-то пестрое, заплатанное, расшитое цветами. На груди болтались бусы. Сперва он решил, что тут одни девушки, но быстро понял, что девушек тут ровно половина. Звук создавали пара гитар и флейт. Люди играли, танцевали и смеялись с какой-то вызывающей силой. Другие сидели на лавочках, на траве, на асфальте, человек до пятидесяти, беседовали, курили, молчали. А вокруг толпа удивленных прохожих.

"Кто это? – подумал он, протирая глаза, – откуда они? Чего ради они собрались здесь?"

Он постарался побыстрее покинуть опасное место, но, пройдя немного, остановился. Он не чувствовал к ним враждебности и страха. Несколько прохожих, так же, как и он, смотрели на них с любопытством. Другие чертыхались, стремясь побыстрее миновать опасное место. Наверное, у каждого была мысль о милиции.

Конечно, она была здесь поблизости: несколько серых фуражек, непонятно невозмутимых и равнодушных. Подъехала парочка ментовских машин. Потом он заметил то, что не приметил раньше: часть толпы окружила подъехавших ментов и о чем-то жарко с ними спорила. Подошло еще несколько ментов. Музыка сломалась и смолкла. Масса голосов заговорила сразу. Их перекрывал тусклый менторский тон толстого мента.

Подъехало еще несколько машин. На пятачке появилось сразу много ментов и дружинников. Внезапно толпа бросилась врассыпную. Грохнул свисток. Мимо него пронеслось несколько молодых людей с гитарами и летящими по ветру волосами. За ними бежал прилизанный детина в спортивной рубахе. Свежеподстриженный молодой человек со значком на лацкане пиджака возник прямо по курсу и зачем-то схватил его за руку и за воротник, и стал тянуть в кучу, где развернулась баталия.

– Ты чего меня схватил! – закричал Антон.

– Сейчас узнаешь, чего! – огрызнулся пиджак.

В этот момент из гущи вынырнул еще один парень, высокий, крепкий, с черными кудрями, и, уходя от преследования, устремился как раз в их сторону. Подлетев к ним, не останавливаясь, он двинул комсомольца локтем и просто как бы смел с дороги. Не ожидавший этого дружинник полетел на землю, выпустив незаконно схваченное плечо и руку.

Теперь Антон понял, что надо делать. Перескочив через матерящегося комсомольца, он устремился за волосатым парнем. Несколько раз он терял его в подворотнях и двориках, и, наконец, догнал на большой спокойной улице. Тот невозмутимо шел, засунув руки в карманы, с видом человека, никогда даже близко не приближавшегося ни к какой крамоле. Вдруг он оглянулся и сердито поглядел в сторону Антона.

Антон хотел, было, куда-то свернуть, но парень остановился на углу, явно поджидая его. Преодолевая робость, Антон подошел. У парня было заросшее бородой, но красивое лицо. Потертая джинсовая куртка.

– Ты кто такой? – спросил он.

– Человек, – улыбнулся Антон.

– Понятно, что человек. Откуда ты?

– Отсюда.

– Точно?

Кивнул.

– Не похоже?

– Мало ли. А на стрит как попал?

– На какой стрит?

– С которого мы удирали.

– Случайно проходил там.

– А-а, – сказал парень, повернулся и стал смотреть в сторону.

Разговор вроде бы закончен. Антон хотел пойти своей дорогой, но этот парень не отпускал так сразу. Потеряешь его и, может быть, никогда не узнаешь какой-нибудь важной тайны.

Не найдя ничего лучшего, он тоже стал следить за прохожими, надеясь, что парень не настаивает на проделывании этого в одиночестве. Но тому быстро наскучило это занятие, и он снова посмотрел на Антона.

– Закурить есть?

Антон признался в своем невежливом некурении.

– Ну-ну, – ответил парень, еще раз внимательно оглядев его. – Ты куда двигаешь?

– Да никуда, просто так.

– Хиляешь без работы? – с насмешливой проницательностью допрашивал парень, прикидывая его вид и рюкзачок за спиной.

– Ага, – ответил Антон и поглядел в волосатое лицо.

Парень усмехнулся.

– Кто же ты такой?

– А ты?

– Ладно. А найтать тебе есть где?

– Что?

– Ночевать.

Лицо Антона от этого больного вопроса должно было сразу выдать его. Волосатый смотрел и ждал.

– Нет, – ответил Антон наконец, – негде.

– Ясно. Я почему-то, глядя на тебя, так и подумал.

Помолчал, посмотрел туда-сюда.

– Ну, до ночи далеко, может, что-нибудь надыбаем.

– Спасибо, – ответил Антон, и у него от благодарности навернулись слезы.

– Не за что. Значит, этот хрен тебя по ошибке схватил? – спросил волосатый. Они шли по Новому Арбату, где парень с ленивой нахальностью остановил прохожего, стрельнул сигарету и закурил.

– Да, по-видимому.

– По-видимому, – повторил волосатый, усмехнувшись. – Я сперва не узнал тебя. Думаю, что за дерьмо за мной гонится. Просто как на хвост сел.

– Ты здорово его двинул, – сказал Антон с уважением.

Тот опять усмехнулся.

– Да, здорово я этому мудаку двинул, а тебя при этом почти не заметил. Подумал, раз схватил, значит, надо двинуть.

Он сделал несколько затяжек в молчании.

– Вообще-то я не дерусь. Но тут уж так подошло. Зол очень был. И этот пи-дюк на дороге очень вовремя попался.

– Я тоже их не люблю, ментов то есть, – сказал Антон. – Но я не думал, что у них еще добровольцы есть.

– Сколько угодно. Дерьма хватает.

Некоторое время они молчали.

– А чего вы собрались, просто так?

– Зачем просто так? Хорошая погода, лето – праздник, – объяснил он.

– А я думал, вы против чего-нибудь боретесь.

– Мы не боремся, мы радуемся – понятно? Ты бы так и сказал, что еще зеленый, – бросил длинный.

Не скрывавший этого Антон покраснел и промолчал.

– Тебя как звать?

– Антон.

– А меня Джон. Можем быть знакомы. – Они пожали друг другу руки.

Прошли еще несколько шагов.

– Ты кого-нибудь из волосатых знаешь?

– Из волосатых?

– Нас еще зовут Системой. То есть мы и есть Система.

– А ты Петю А. знаешь? – спросил Антон. Это был парень из их класса, как и все носивший длинные волосы и слушавший музыку, но как будто более идейный, чем другие. После школы Антон потерял его из виду. Можно было ожидать, что он подастся в эту сторону.

Джон хмыкнул.

– А кликуха его как?

– Не знаю.

– Ну и я не знаю. А ты откуда его знаешь?

– Учился с ним. Хороший был парень. Несколько раз его хотели выгнать. Двоечник. Очень умный.

– А-а, – разочаровано протянул волосатый. – Я думал, это Иисус, но тот старше.

Снова помолчали.

– Который час? – спросил Джон.

Антон засучил рукав.

– Ну, можно, пожалуй, двигать. Только я вначале рингану.

Они дошли до телефонной будки.

– Монетка нужна? – спросил Антон.

– Подожди, – ответил Джон и зашел в будку. Через пять секунд он вышел:

– Теперь нужна.

Они зашагали к другому автомату. Вначале все было тихо, потом через разбитой стекло полетели матерные слова. Джон снова вышел.

– Поехали.

– Все нормально? – страдая, спросил настырный Антон.

– Абсолютно.

Руки в карманы, вниз, мимо снующих людей, со спокойной скучающей миной: видел я вас всех, понятны мне вы мне до кишок, просто дерьмо!

– Глядят, обсуждают, ухмыляются, – кивал он на толпу. – Глядите-глядите, не растаю, жертвы парикмахерской!

За всю дорогу это были его единственные слова. В метро взял у Антона пятак, не сказав спасибо. Уже наверху вспомнил:

– Стой, надо сигарет купить.

Пошли покупать сигареты. Опять на антоновы копейки.

– Ты извини, – сказал Джон, – ты сам не куришь, но расклад такой, видишь.

Антон легко примирился с этим раскладом. Они забрались в автобус, где не платили вовсе. Волосатый выглядел спокойным и уверенным. Курточка была почти чистая и штанцы без заплат. Никаких следов лишений на его лице не наблюдалось.

Он завез его на какую-то окраину, на востоке города, ввел в жаркий бесцветный двор, где нашел серый подъезд. Позвонил в чью-то дверь на последнем этаже. Их впустили. Никакой радости или оживления на лице хозяев: маленькой девушки в бусах и длинной рубахе до колен.

Это была однокомнатная, очень захламленная квартира, по которой бегали двое маленьких детей. Старые обои были изрисованы детскими рисунками, повсюду были разбросаны игрушки, пахло кошками и стиранным и нестиранным бельем. В углу комнаты сидел меланхолический волосатый в дранном халате на голое тело и под громкую музыку и детские крики тренькал что-то на гитаре. 

Стола в комнате не было. Он был только в крошечной кухне, куда и ушли пить чай.

Антон не заметил: представили ли его, но если и представили, то очень коротко. Впрочем, хозяевам было в высшей степени наплевать, кто сидит у них на кухне. Девушка постоянно отлучалась в комнату, а ее муж все так же невозмутимо сидел, курил сигареты Джона и слушал историю про винтилово. Девушка жаловалась на жизнь, на соседей, на лажу с деньгами. Несколько раз ругнула меланхолического мужа. Но муж этого не заметил.

– Полюбуйтесь, – сказала Мини (так, кажется, ее звали), – открываю утром штору, а оно уже стоит…

Она имела в виду новый панельный дом, громоздящийся перед окнами. Больше всего этот "объект" напоминал только что отрытое доисторическое чудовище, громоздкое и безобразное, извлечением которого из вековых пластов земли занималась вся столпившаяся вокруг него техника.

– Теперь такие можно строить за два месяца, – сообщила она. – Предполагается, что в них можно жить. Но жить на самом деле нельзя ни в них, ни вокруг них… А тут такая была хорошая детская площадка…

На этой горестной фразе она опять ушла к детям.

Муж ее тем временем забил косяк, раскурил и передал Джону. Тот хорошо дунул и передал вновь возникшей, как пунктир, девушке. Та замотала головой, ставя на конфорку кастрюлю, тогда косяк направился к Антону. Он тоже замотал головой.

– Напрасно, – сказал Джон, – трава не сильная. Только настроение поднимает.

Антон хоть и не курил, но как-то словил это настроение: на душе стало странно спокойно. Даже дом за окном не смущал его. Он уже понял, что с его планами "перенайтать" здесь вышел облом, если, конечно, Джон привез его сюда за этим, но и перспектива остаться на улице его больше не тревожила.

– Ну, ладно, мы пойдем, – сказал Джон. – Сигареты вам оставляю.

На это последовали жидкие возражения и просьбы остаться – опять от девушки, потому что муж с видом истинного философа хранил возвышенное молчание и лишь улыбался.

На улице Джон пару раз ругнул своих приятелей и, засунув руки в карманы, равнодушно повернул к остановке.

– Ты это из-за ночевки?

– Что? А, ты про найт… Я и забыл. Да нет, у них нет места, ты же видел. Друг у друга на голове. К тому же всегда кто-нибудь у них вписывается… – Помолчал. –  Он травой обещал поделиться, а говорит – мало осталось. За ночь, что ли, всю скурил? – и посмотрел на Антона с вопросом, словно тот был свидетелем преступления.

– Да ты не переживай, я где-нибудь переночую, – возразил Антон.

– Не-е, фигня. Коли я взялся тебя устроить, то и устрою.

Они опять "взяли" автобус и поехали к метро.

– Куда теперь? – спросил Антон.

– Заглянем ко мне. Там фигово, но перекантуемся без проблем.

На этот раз они вылезли на одной из северо-западных станций.

– Выстроились, козлы! – сообщил Джон по поводу людей, во множестве распространившихся по площади – в очереди не то за мороженным, не то за помидорами, прямо под сенью зажатого между сталинскими домами храма. – Даже пройти нельзя!..

Он снова стрельнул сигарету у молодого парня. Но курить не стал.

– На вечер, – объяснил он. – Тут близко. – И десять минут вел по каким-то улочкам и дворам, щедро заросшими деревьями и кустами на бывшей деревенской почве.

Жил он с матерью в коммуналке на первом этаже, где им принадлежало две комнаты. Прихожая-коридор была грязна, ободрана и источала ветхий гнилой запах. Из-за соседней двери раздался писклявый собачий лай.

– У нас ремонт. Давай, проходи, не обращай внимания.

Это, видимо, была его комната: большая, с высоким потолком. Сразу бросалась в глаза стопка самиздатских переплетов. Другой литературы не было совсем. Не обращать внимания, видимо, следовало на коробки, обрывки бумаги и одежду, разбросанную по всей комнате. По середине стоял мольберт с грудой красок на нем.

– Ну, как? – спросил он, вваливаясь следом. – Нравится?

– В этом что-то есть, – ответил Антон, не зная, спрашивал ли Джон о картине или обо всей обстановке.

– Я тоже так думаю.

Сдвинув небрежно ногой несколько вещей, он освободил проход.

– Смотрю я на все это и думаю: мало нас все-таки выучила советская школа, тебе не кажется?

– Совсем не выучила, к счастью.

– Вот так и сосед-гебист считает. Завалился тут раз, блин, черт его знает зачем, из познавательного интереса что ли. Сильно он сожалел, что так воспитание пало. Он очень на армию надеялся. А я говорю: на какую, американскую? В американскую я бы пошел. А у тебя как с армией?

– Никак.

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать. Девятнадцать почти.

– Ну, и что? Бегаешь?

Антон пожал плечами.

– Бегаю. Поэтому и дома не живу. Ну, не только поэтому.

– Понятно. Есть лучше способы, чем бегать. Я тебе потом объясню. Давай чай пить, пока моей мазерши дома нет.

Джон разливал чай по тоненьким сервизным чашечкам прямо на полу и одновременно без перерыва обсирал совок.

– Мы теперь ничего не боимся. Нет другой страны, где бы так презирали говнюков в правительстве, и нельзя было ничего сделать. Теперь нами может управлять любой козел, мы уже ничему не удивимся. Мы привыкли. Нас вначале били, чтобы мы молчали, а теперь кормят. Кормят за то, что молчим и делаем вид, что работаем. Больше никому ничего не нужно. На минимуме потребностей мы всегда продержимся. Ну, что за беда, что искусство в жопе, что люди похожи на баранов? Зато у нас самая сбалансированная система. Сечешь?

– Секу.

– Они там мучатся, балансируют свою так и сяк, а нам не надо: чего кирпич балансировать? Кирпич он и есть кирпич.

– Чего ты объясняешь? Тут все и идиоту ясно.

– Во как! Так ты считаешь, что у нас все всё понимают? Несмотря на школу, газету "Правда", программу "Время" и так далее?

– Не знаю. Срут на всё это. Мозги у всех набекрень, но в разные стороны.

– Еще как в разные! Есть козлы, которые тоскуют по военному коммунизму и жесткой сталинской руке. Теперешний кирпич им недостаточно квадратен! Дерьмо собачье! Мало их сажали и расстреливали. Ненавижу!

Голос его рванулся до верхних нот. Успокоился – и обратил внимание Антона на картинки на стенах. Это были работы деда Джона, профессионального художника.

– Только я его не знал совсем, он рано умер. Оттого, кстати, что в лагере нашем сраном посидел.

Если Джон и видит для себя какое-то будущее, то именно такое – художника. И мать, в общем, не против, если бы он жил с ней и писал картины, а не терся среди хиппи и всякой шпаны.

Хлопнула входная дверь. Поза Джона потеряла твердость.

– Ну вот, пришла, сейчас будем скипешь делать.

Он с сомнением оглянулся на дверь.

– Ну, теперь держись, – только и успел сказать Джон.

Дверь открылась. В проеме появилась полная женщина средних лет, хорошо, но банально одетая.

– Ты дома? Почему свет не включаешь? – В ту же секунду она включила свет.

– Здрасте, – сказал Антон.

– Здрасте, – ответила она машинально, оглядывая комнату. – Где ты был весь день, я тебе звонила.

– Я… – начал Джон.

– Ты ничего не убрал! Все так и осталось, как было утром! Какой ты после этого обормот!

Последнее было сказано не ласково, а с полным отречением от путей мирного урегулирования.

– Ты, видимо, хочешь, чтобы это сделала я. Пришла после работы и ползала здесь у тебя по полу! Завтра я все это выкину, запомни, весь этот хлам на помойку!

– Здесь нет хлама! – перебил ее Джон.

– Здесь один хлам. Один хлам, запомни, и завтра я его выкину, – сказала она спокойно и бесповоротно, и вышла, хлопнув дверью.

– Ух, – сказал Джон, будто вышел из-под душа, – елки-палки!

Но дверь открылась снова.

– Это еще не все! – прокричал возмущенный голос. – Почему ты взял эти чашки? Я тебе запретила их брать! На кухне сколько хочешь нормальных чашек, почему надо брать самые лучшие?! Лень искать?

В ответ молчание.

– Конечно, свое ценится, чужое – нет. Вот так и образуется хаос, который у тебя в комнате.

Никакой реакции.

– Кстати, я тебе велела ехать в магазин, где деньги?!

– Здесь, здесь деньги, не истратил я их, не пропил, чего ты орешь!

Он поспешно вытащил из заднего кармана штанов смятые бумажки и протянул ей.

– Ты что, думаешь, я к тебе через весь этот мусор прыгать буду? Принеси и отдай в руки.

Он послушно исполнил приказание.

– Где ты был, я тебя спрашиваю?

– Гулял.

– Гулял? Весь день? И обедать не приходил?

Он промолчал.

– Ты меня с ума хочешь свести?! Отвечай: опять по городу шлялся, опять в милиции сидел?

– Не сидел я нигде! Вот у него спроси. Скажи, что нигде я не сидел.

– На газоне сидел, видел я, утром на газоне сидел! – вдруг закричал кто-то из коридора.

Все оглянулись. В дверь заглядывал пренеприятный старикан с одутловатыми щеками в голубых сосудах и с совершенно лысым веснушчатым черепом.

– Филимон Иванович, не вмешивайтесь пожалуйста! – сказала джонова мама с досадой. –Мы с ним сами разберемся.

– И трешки на газировку стрелял! Якобы на газировку. Знаем мы, как это называется!

– Понятно, Филимон Иванович, я все поняла, теперь я сама с ним поговорю.

Пенсионер все смотрел в комнату, словно запоминал расположение вражеских частей.

– В армию его надо, в армию, – нудил он.

Джонова мамаша смело перебралась через мусор, собрала стоявшие по полу чашки и гордо вышла из комнаты, закрывая за собой дверь, отрезая их от назойливого Филимона Ивановича.

– Я положу их в мойку и вернусь, – сказала она на прощание. – И мы продолжим разговор.

Но когда она  вернулась, чтобы продолжить разговор, никого в комнате не нашла.