Я вижу прямую связь между религией – и миром, в котором живут люди (тут нет ничего нового). Когда люди живут мало, плохо, трудно, опасно, когда мир является местном страшным и ненадежным, без единой гарантии для души – люди психологически компенсируются в идее другого мира и другой жизни. (Это рассуждение не имеет отношения к вопросу о происхождении религии – религия происходит из других источников.)
Чем приличнее становится жизнь, чем для большего числа людей здешний мир делается местом надежды – тем меньше люди интересуются религией, как оружием отчаявшихся. Они не интересуются мифическим лекарством, предпочитая искать настоящее, что гораздо сложнее.
Религия говорит на языке осеннего ветра, отвечая сразу на все вопросы. И именно это самое в ней неприемлемое. Ответ надо завоевывать в длительной личной борьбе, пользуясь лишь фактами и пережитым опытом.
Человек не знает, есть ли Бог, в ощущениях он ему не дан. И он, этот человек, не станет садиться на воображаемую табуретку, пусть она будет из одних алмазов. Он предпочтет сесть на корявенькую, трехногую, но настоящую. И все "верующие", в том числе попы, делают то же самое. Лишь неофиты и фанатики иногда поступают иначе. И тогда или быстро гибнут, или становятся нормальными разумными лицемерами. Воображаемую же алмазную табуретку они держат перед глазами как идеальное стремление, которое никогда не будет реализовано, но которое как бы оправдывает их в собственных глазах своим наличием. Потому что они хотят быть оправданными, потому что там у них в душе что-то не в порядке, что-то с совестью. Или с самооценкой, с ощущением своего места в мире. Это совершенно нормально и не стыдно. И все же лучше обратиться к источнику проблемы, чем игнорировать ее, распевая гимны прекрасной воображаемой табуретке.
И когда я слышу, как Макс Шевченко кричит на "Эхо Москвы", что раз в Писании сказано про Конец Света – то он несомненно произойдет, потому что это для него книга, где написана абсолютная истина, – я вижу в этом только игру с самим собой в слова. Притом что сам факт Конца Света – совершенно несомненен, ибо все в этом мире имеет конец. Однако ради этой банальности не надо так исступленно верить в Писание.
И если в Писании сказано, что в начале появились день и ночь, а лишь потом земля и Солнце, то он и в это верит, как в абсолютную истину? Не являются ли эти день с ночью той самой горой, которая умудряется существовать без долины, что так беспокоило Шестова?
Думаю, все гораздо проще. Вера у современного человека – лишь манифестация намерений, такая "клятва пионеров", которую никто не собирается выполнять. Чеховский дьячок в "Дуэли" рассказывал про своего дядю-попа, что тот, когда ходит на молебен о ниспослании дождя – берет с собой зонтик, чтобы не промокнуть на обратном пути. "Вот это вера!" Так ли верят наши христиане? Они лишь убеждают других, что во что-то верят, а в повседневной жизни отжигают лучше любого язычника. Их вера – это декорация души и момент фиктивной самоидентификации. "Я верующий, я православный" – звучит у них как эквивалент "хорошего человека". Словно они уже всем стали – и могут ходить именинниками. Добрый нехристианин, тем более добрый атеист кажется им фактом, если и не невозможным, то необъяснимым.
На деле же выясняется, что их вера не избавляет их ни от одного "греха", ни от одной слабости, ни от одной психической проблемы, не делает ни лучше, ни увереннее в жизни. Вся их вера не помогает им не то что сдвинуть гору, но даже излечить насморк.
"Верят" просто на всякий случай, "а вдруг", "верят" из суеверия, по традиции, привычке, потому что так принято в их кругу. (Наверное, я не охватил всех случаев "веры", но, полагаю, перечисленные – очень характерны. Я могу понять веру людей в отчаянии, но понять "веру" благополучных, сытых, светских "христиан" – увольте. Поэтому и беру ее в кавычки.)
Некоторые говорят, что мысль, что "я – христианин", помогает им совершать хорошие поступки, которые совершать не хочется (оказать какую-нибудь помощь, скажем). Ну, хоть так. Пусть это удивительно, что человек живет уже 30 с лишним лет "христианином" – и все забывает об этом, вдруг вспоминает и начинает подгонять себя под идеал. То есть христианство осталось для него внешней формой, забытым мятым галстуком на шее. Он не слился с ним, не проникся до самоотождествления. Поэтому и ведет себя в лучшем случае как все – и лишь иногда, "как христианин".
И свежая история с Pussy Riot есть замечательный тест на христианство этих "христиан". От себя же скажу: коли церковь, отделенная от государства, все настойчивее вмешивается в светскую жизнь, вторгается в политику и в школы, и даже отнимает некоторые из них, то пусть не удивляется, что и "светская жизнь" будет вторгаться в храмы. Она, эта "светская жизнь", во всяком случае, не давала клятвы "молиться за обидевших". А "молятся за обидевших", как известно, лишь до тех пор, пока не могут дать сдачи. Наша церковь давно уже не относится к этим хлюпикам.
