Интересный древний библейский кеннинг: "он познал жену свою". Просто ли это эвфемизм, или в этом есть глубокая правда? И мы того и хотим: познать женщину, то есть переспать с ней (и успокоиться)? И что никак иначе "до конца" понять ее нельзя, что красота мучит нас, и только так может быть дан ответ: что есть красота и что есть женщина?

Может быть, в этом и заключается все добро и зло, от познания которого Бог пытался избавить человека? В подобном "познании" есть смысл и бессмыслица, восторг и печаль, жизнь и смерть. Собственно, "познание" столь притягательно (как собрание загадок и противоположностей), что и красоты не нужно. Красота становится избытком, индивидуальным номером, некоей бескорыстной акцией, приспособлением и обслуживанием которой занимается искусство. И сколько бы мне ни говорили, что вся красота женщины существует в интересах полового подбора, я в это не поверю. Наркотику не надо быть красивым, героин не переливается, как радуга. И красота притягивает сама по себе, и оттого еще более непознаваема и непригодна ни к какому использованию. Это и ужасно.

Но помимо этих двух факторов, красоты и "познания", – есть еще душа или, условно говоря, "чистое я", которое вовсе бесполо, – хоть и окрашено в цвет пола, как медуза в цвет моря. И оно-то и есть самое интересное в человеке. А остальное – лишь ложная претензия или ловушка.

Бесполезность выливается в красоту и становится пользой. Поэтому свойство это – преимущественно женское. Жертва мужской дискриминации, женщина отыгрывается в тонкости и эротизме. Она культивирует магию: косметику и наряды, специальные интонации, взгляды, жесты, линию согнутой или отставленной руки… Женщина, словно молитва, погружает нас в средневековье. Однако сплошная современность тоже бывает скучна.

А вот и приложение.

Однажды М. рассказала жуткую историю, как поехала на какое-то журналистское собрание и в метро вдруг сообразила, что забыла накрасить глаза. Выскочив из метро, она побежала к ближайшему ларьку, где продавали тушь. Девушки-продавцы поняли ее с полуслова, засуетились, стали извиняться, что у них есть только дорогая – чтобы покупать для одного раза, а вот в соседнем ларьке есть дешевая. В том ларьке она и купила. Но если бы у них не было, считает М., то девушки поделились бы своей:

– Столь понятна любой женщине моя беда! – с восторгом комментирует М.

– Посему вывод: женщины – еще немного дикари, которые верят в магические свойства боевой раскраски, – говорю я. – Ну, не накрасилась бы ты, и что бы случилось? Я вообще никогда не смотрю на себя в зеркало, когда ухожу из дома…

– Да ты что?! Ты понимаешь, что говоришь?! Да это хуже, чем если бы я пошла голая!

– А когда-то ты писала, помнишь: "Ваших прелестей сурьма Не сведет меня с ума…"

Это была строчка из ее старого хиппового стихотворения, к тому же данную строчку предложил, на самом деле, я. Но она ее одобрила, ибо эта сурьма вполне отвечала моменту, согласно которому косметика считалась метафизической скверной.

– …Когда-то ты презирала эти глупости, а теперь стала, как все женщины.

М. запротестовала, что "стала как все женщины":

– Ты видишь, в чем я хожу?! Какие у меня сапоги?! Я сапог два года не могу купить!..

Отрицание мещанства трансформировалось в обиду на бедность и на меня, эту бедность не преодолевающего…

Так меняются герои. Когда-то она соблазнила меня тем, что была не похожа на всех женщин. Был ли это бессознательный обман, или верность идеям – не женское свойство? Особенно, когда женщина вдруг замечает, что годы не красят ее. Зачем ей эта боевая раскраска, кого она хотела соблазнить, меня? Но меня это лишь раздражало, и она это прекрасно знала. Все, что нас когда-то соединило, было давно в прошлом, а мы все жили вместе… 

Или вот встретил Соню П., дочь приятелей. Если бы она не поздоровалась – не узнал бы. В модных очечках, коротко стриженная, хорошо прикинутая: брючки, пальтишко, шарфик какой-то накручен, – такая дамочка современная. У людей вообще, а у женщин особенно – непреодолимая страсть менять свой имидж. Поэтому я их не узнаю. Меня же узнают все и всегда. Больше тридцати лет назад я стал таким. Таким и остаюсь – в неустойчивом и изменчивом мире.