Любое животное – самодостаточно. Оно удовлетворено своим положением, оно не знает о другом положении, не знает, что его положение хуже или лучше, чем чье-либо еще. Оно не сравнивает и не завидует никому, оно просто живет, просто борется. В общем: «ветвь апельсина смотрит в небо…»
И лишь человек, чье положение по сравнению с животными кажется более выгодным, во всяком случае, по многим пунктам, – лишь он страдает, сравнивает, завидует, мучается и бьется в неврозах. Он, царь природы, не удовлетворен собой и ею. Он, венец творения, менее счастлив, чем его собственная собака. Разум и цивилизация, обеспечившие его прогресс, научившие его различать и сравнивать, породили желание – быть не собой, хотеть иного. Ему всего мало – и он в маниакальной жадности захватывает чужое, захватывает столько, словно собирается жить вечно – за себя, за того парня и еще за сто человек сразу. И не обретает счастья. Недостаток фантазии и неудовлетворенность бытием порождают судорожные формы потребления и безжалостного отстрела соперников.
Животному природа дала все для его бытия, ему не надо ничего дополнительно искать. Человеку, чтобы оставаться человеком, надо постоянно сражаться за собственную форму, слишком сложную, искусственную, высоко взметнувшуюся и уязвимую сразу. Когда он несет в руках такую хрупкую вещь – он еще менее животного верит в правду и нормальность мира, видя, сколько усилий требует от него жизнь. Он считает, что видит мир шире, чем видит животное. Но он плохо видит, он видит лишь то, что внушает ему его страх, о чем напоминают кошмары памяти.
Человек – словно инопланетянин на это планете, приспособившийся, но не полюбивший ее. И его трудно упрекнуть, ибо память цивилизации – это обломки мрамора и запах крови. Это добавочный априорный ужас, которого не знает животное. Животное не знает трагедии. И ветвь апельсина не знает тоже. Тем не менее, она укрывает нашу грязную любовь – и, значит, все не так плохо.