Матильда (29)

– Я виновата… – начала она.

– Перестаньте, ради Бога! – воскликнул он.

Она вздрогнула.

– Извините…

– Вы извините, – выдавил он.

– Я сделала яичницу с фасолью и сыром, – сказала она смиренно. – Будете?

Он ничего не ответил, словно не услышал ее. Она поставила тарелку на стол перед ним. Выглядело довольно красиво и пахло вкусно. "Матушки так обслуживают своих попов?" – подумала она. Тут она вспомнила, что монахи, вроде, не могут быть белыми священниками, поэтому ее мысль совершенно нелепа. Впрочем, о подобной перспективе своей жизни она могла подумать только в шутку.

А вот ему было не до шуток. Он не смотрел на еду – будто не видел ни ее, ни стол, на котором она стояла. Вообще, было непонятно, куда он смотрит? Она не знала, что делать дальше. Занервничала и стала мыть сковородку.

– Перестаньте, пожалуйста! – вдруг крикнул он.

Она послушно выключила воду.

– Сядьте!

Она сняла измазанный краской фартук, который арендовала в комнате, где спала, и где он писал иконы. Села, положила фартук на колени и судорожно вцепилась в него. Зачем она не уехала сразу, зачем дождалась его пробуждения? Чего она хотела этим сказать? Кому, себе, ему?

– Вы не понимаете, что произошло? – вдруг он спросил, не глядя на нее.

– Наверное, нет.

– Я так и думал. – Он опять замолчал. – Можно чаю?

Она встала и налила ему чая.

– Вам с сахаром?

– Нет.

Он сделал несколько жадных глотков и опять замер, словно задумался.

– Знаете, бывает – делаешь страшное открытие, что то, что было неимоверно ценным, начинает казаться ужасной ошибкой. – Она вздрогнула от его голоса, такой он был чужой. – Думал, что будешь вечно счастлив оттого, что этот человек будет всегда с тобой, и вдруг эта мысль начинает ужасать тебя: как, он будет вечно со мной?! А как же моя свобода? А как же все другие люди, которые могли бы полюбить меня, а я мог бы полюбить и узнать их?.. То же и монашество: как – я буду вечно нести бремя, почти невыносимое человеку?! И ведь добровольно, и каждый день ты можешь его сбросить…

Она молчала, не совсем понимая, к чему он хочет вывести? Ясно, что он жалеет себя и оправдывает. И тут она хорошо его понимала. Хотелось погладить его по голове и успокоить.

– Знаете, прежде я был хорошим монахом, настоящим. Женщины для меня не существовали. Они казались мне глупыми, лживыми, суетными и… нечистыми. Простите.

– Ничего, – сказала она, но внутри как-то сжалась.

– Пока не появились вы. С этих пор я все больше стал думать о женщинах. Это ужасно: на все смотрю как сквозь пелену, более-менее безразлично, и реагирую, обостряю внимание только при слове "женщина". А это случилось со мной. Из-за вас. Служу службу, крещусь – а на уме греховные мысли.

– Простите…

– Ничего, Бог простит. Ты-то тут причем? Я знаю, что это ужасное искушение в моей жизни, и мне надо с ним справиться. Но так хочется не справиться – понимаешь?

– Да.

– Ты-то понимаешь, я знаю. Видишь, теперь я тебе исповедуюсь.

– Смешно.

– Очень. Дальше плыть некуда. Ты только не думай, что я не справлюсь. Я справлюсь!

– Надеюсь.

– Знаешь, а ты все-таки злая, я так и думал. Красивые и умные женщины должны быть злыми.

– Почему?

– Ну, потому что Бог тут как-то промахнулся, дал в одни руки слишком много. Кажется, и счастья должно быть много, а его-то и нет, его даже меньше, чем у нормальных людей. Тут поневоле обозлишься.

– Наверное, вы правы, – кивнула она. – Хотя я не считаю себя красивой. А умной – возможно. Особенно на фоне разных глупых женщин, к которым вы привыкли.

– Мы… – повторил о. Михаил. – Да, я тебя не понимал. Только уже не знаю, в какую сторону больше? Не знаю, понимаешь ли ты саму себя? В тебе так много намешено, хорошего и плохого.

– Плохого? – Его слова удивили ее.

– Да, и плохого, поверь мне и смирись. Может быть, я плохой монах, но опыт у меня есть.

– Верю.

Он посмотрел на нее довольно пристально, словно призывая к серьезности.

– У тебя легкий характер. Ты можешь быть бесчувственной, когда все вокруг разрываются от эмоций, и можешь смеяться, когда всё совершенно ужасно.

– Это не совсем так, – возразила она. – Да, я могу веселиться, даже совсем не вовремя… Это форма защиты. Поверьте, я все-таки очень ранима – и если бы не это… я бы, может быть, уже не жила бы на свете. Или все время плакала… – Ей стало искренне жиль себя, даже слезы на глаза навернулись.

– Может быть, может быть, – сказал он. Кажется, ей не удалось растрогать его. – Можно поплакать, можно посмеяться, можно напиться, можно пуститься в разврат… Лишь бы не впасть в отчаяние. Все это так. И у всех это так, в разной степени.

– Значит, я никого не хуже?

– Я хотел бы, чтобы ты была лучше.

– Это невозможно, – усмехнулась она.

– Возможно, но тебе нужен другой учитель. Я слишком слаб для тебя. Вон чем все это кончилось… А я-то самоуверенно думал, глупец!.. Есть области, куда не надо соваться, если ты не готов. Иметь особый дар, мудрость, возраст, даже, может быть, святость.

– Чтобы справиться с такой, как я? – Ей стало смешно.

– А ты знаешь, что ты ангел и бес в одном лице?

– Нет, впервые слышу.

– И вас нельзя разделить. В этом твое обаяние, твоя сила и твой соблазн.

– Я всегда хотела быть хорошей.

– Это дополнительный соблазн. Когда бес хочет быть хорошим – против этого невозможно устоять.

– Но я не бес! – воскликнула она. – Зачем вы меня оскорбляете? Я понимаю, я нанесла вам рану, может быть, ужасную, но надо быть справедливым! – Она заплакала.

– Успокойся, успокойся! – забормотал о. Михаил, даже привстал и погладил ее по голове. – Прости меня. Это все поповская чушь. Я привык к таким категориям. Это все так упрощает. И мы судим на основе них – и все чаще попадаем впросак. Извини.

Она перестала плакать, а он надолго замолчал. Тихо пил чай.

– Все это было предисловием, – начал он опять. – Теперь главное. Я благодарен тебе, что ты не дала мне вчера сделать это…– Потом прямо посмотрел ей в глаза. – Спасибо, вы вчера меня спасли.

Опять, совсем неожидано, это "вы". Казалось, произнеся последние слова, ему стало легче. А она вздрогнула и отвернулась.

– Нет, я сама была вчера – неправильная… Ненормальная какая-то.

– Вы были очень хороши, слишком хороши – для монаха. Я тоже человек. Мы выпили, говорили о свободе. И это чуть не довело до греха.

Он поморщился, будто у него что-то болело. Видно, вообразил, что могло произойти.

– Мне бы пришлось снять сан.

– Правда? Но ведь никто бы не узнал.

– Да, можно и так. Полно таких попов. Грешат, каются, нормально живут и служат. Некоторые делают это с мальчиками, своими послушниками. Для кого-то это даже карьера. Но все это – гадко. Зачем тогда избирать это поприще?

– Я всегда  думала, что священники – особенные люди.

– Да нет, такие же, как все.

– Но на вас же лежит благодать, разве нет?

– Ну да, с мистической точки зрения. Благодати моей, может быть, и ничего не делается. Она сама по себе, а я сам по себе. Я лишь некий инструмент, транслятор. Но все же и инструмент должен быть чистым. Не то все, что я передаю, будет искажено. Это и так искажено уже до невозможности, – вздохнул он.

– Все же – для вас это самое главное... – подвела она итог.

– Что?

– Ваше служение.

– Ну, а что же еще? Мирская жизнь, любовь, это вы хотите сказать?

– Может быть.

– Бывают моменты слабости, когда я думаю об этом. А что я умею? Да, у меня есть образование, но я плохо представляю, как бы я мог им теперь воспользоваться. Да и понравлюсь ли я кому-нибудь в светском виде? – неожиданно усмехнулся он. – Это я как поп интересен, необычен…

– Да нет, почему?..

– И, главное, мог бы я потом обрести мир с самим собой? Зачем тогда все это было? Неужели я заблуждался?

– Может быть, лучше вовремя это понять? Помните отца Сергия?

– Какая вы, однако, искусительница! – воскликнул он. – Во-первых, я уже упустил момент, когда можно было что-то менять. А, во-вторых, – это не заблуждение! У меня все это было, и мирская жизнь, и любовь, будет вам известно. Это очень сладкие и не очень надежные вещи.

– А вы бы хотели только надежных вещей?

– Да.

– Ну, может быть, и ваш путь – не очень надежен?

– Конечно. У нас куча искушений, даже больше, чем у других, и многие уступают им. Тут легко ошибиться, выбрав этот путь, взять ношу не по плечу. Кажется, что если ты любишь Бога – все так просто и ясно. Отнюдь. Жизнь-то мы тоже любим.

Он вздохнул. Он был теперь совершенно как простой смертный. Такой же, как все люди. Если бы она поняла это вчера ночью – все могло бы выйти иначе…

– Когда-то казалось, что дружба с миром – это вражда против Бога, – опять заговорил он, – поэтому надо уйти в монастырь, спрятать себя от искушений, ждать скорого избавления. А оно не приходит. Жизнь продолжается. И начинаешь жалеть, что так многого себя лишил, что ненавидел мир просто потому, что мало знал его, боялся его, не мог вынести каких-то его сложностей. И если бы ты был тогда таким, как теперь – и монастырь не понадобился бы. Вот и с женщинами тоже. Я презирал женщин и боялся их. А вот вы, женщина, пощадили меня. Некоторые обрадовались бы моему падению, возгордились бы даже – роману с монахом, куда как славно! Я оказался недостаточно сильным. Это мне урок. Обидно, всю жизнь мечтать быть как звезда, и вдруг оказаться падшей звездой. Хотя, это, может быть, гордыня, и надо согрешить, упасть, чтобы потом лучше понимать падших, а не осуждать их. Как вы считаете?

Она молчала. "Исповедь" этого человека, такого строгого и такого слабого, была ей, в общем, неприятна. Опять все получалось черте как, и она нашла соблазн там, где надеялась найти покой.

– Знаете, не вините меня очень сильно. Я очень горячо молился накануне, чтобы побороть искушение. А потом решил, что пусть Господь сам решит, как мне лучше. Даст мне упасть – значит, пусть так и будет. Я понадеялся на Его волю, хотя здесь было довольно лицемерия.

– Простите, что послужила вам таким искушением. Честное слово, я не нарочно, – улыбнулась Матильда.

– Помните, у Достоевского Тихон говорит, что за неверие Бог простит, если человек чтит Духа Святого, не зная его? Вы тоже говорили про неверие. И прелюбодеяние. Если он за неверие простит, неужели не простит за прелюбодеяние? Или даже за помысел его?

– Наверное, простит, – с легкостью согласилась Матильда.

– Ладно, – сказал он, – это вас, конечно, не касается, я не должен погружать вас в свои проблемы. Еще раз – спасибо вам!

– Не благодарите. Вы правы, женщины довольно нестойкие существа. Подчас даже лживые и коварные. Это во мне, может быть, атавистическое почтение к сану сказалось. Мои предки тоже были священниками.

– Ну, значит, мне повезло… – Он достал из пачки сигарету и нервно закурил. – Кто его знает, может, я даже хотел упасть, чтобы иметь право отказаться от сана, стать как все и жениться на вас… – он натужно засмеялся. – Только вас заранее не спросил. Что бы вы ответили?

– Мне даже думать о таких вещах грешно.

– Вот вы как! Но, все-таки кое-чего я добился, – продолжил он в неожиданной игривой манере. – Вот вы у меня на кухне, готовите еду. Будто… – Он оборвал себя.

– Что? Я порождаю новый соблазн?

– Нет. Просто… нам больше не надо встречаться.

– Почему?

– Сами не понимаете? – сказал он почти грубо. – Мне это будет слишком тяжело!

– Это воспоминание?

– Не исключено, что воспоминание-то будет очень сладким, непозволительно сладким. Нет, видеть вас мне будет слишком тяжело. Слишком я вас… полюбил. Простите…

– Мне тоже будет тяжело. И тяжело прощаться с вами. Ну, что ж, благословите меня, что ли, на прощание.

– Лучше – вы меня, – ответил о. Михаил и улыбнулся.