Либерал верит в рынок и сводит к нему все общество. Он верит, что рынок сам все устроит и разрулит. Слабые погибнут, а сильные станут еще сильнее. Два поколения пойдут под нож, согласно Фукуяме, зато их потомки вкусят счастье процветающей жизни. При этом либералу требуется рынок достаточно комфортный, где действует закон с порядком – чтобы никто не нарушал его, либерала, прав и удобств, чтобы каждый мог без помех зарабатывать и получать все доступные блага. Он-то за себя спокоен: у классического либерала есть и образование, и мозги, и деньги, и родственники – ему ли не желать полной свободы? Другое дело те, у кого ничего этого нет, кто не так образован, не так умен, у кого нет денег, родственников и влиятельных друзей, то есть подавляющее большинство человечества!
Но в нашей стране два поколения уже пошли под нож, пусть ради социалистических, а не либеральных (буржуазных) ценностей. И если у Запада была «патетическая бесчеловечность» кальвинизма, то у нас была «патетическая бесчеловечность» коллективизации и Беломоро-Балтийского канала (условно говоря), и еще одного такого кровопускания никто себе не хочет. Рынок хорош для выдающихся людей: нестандартно способных или нестандартно наглых. Вторых, понятно, больше, особенно на ранних стадиях «либерализма». Засилье наглых – и миллионы брошенных в рынок, как щенки в море – создают взрывоопасную смесь. Сюда добавляются национальные конфликты, развал местной (неконкурентоспособной) промышленности, пустой бюджет и т.д. В общем, появляется много факторов, способных снести любое государство.
И закон должен защитить либерала как от этих факторов – так и от масс, не согласных в очередной раз страдать ради новых, теперь уже «либеральных» обещаний.
Но защитить его – через закон – может только сильное государство. А сильного государства либерал и не любит, ибо оно может ограничить его права. Получается парадокс. Такая ситуация была у нас в 90-е: слабое государство, бессильный закон – и полная либеральная свобода. Именно после этого слово «либеральный» стало у большинства граждан синоним изощренной наглости, хаоса, насилия и политического цинизма. Даже сам либерал вспоминает это время с некоторым содроганием. Но все равно: лучше эти содрогания, чем государство, сильное настолько, что на него не действуют ни проверенные заклинания либерала, ни назидательные внушения могучих Учителей Свободы. И, вообще, плевать: что у либерала общего с «большинством граждан»? Только пространство, которое он ненавидит, и таджик, убирающий для него снег во дворе.
Тем не менее, за 90-е Россия поломала его незыблемую веру в парадигму всесильного и всеблагого рынка – не в смысле, что он перестал верить в парадигму (выработанную во святая святых либеральной мысли) – нет, конечно: он перестал верить в Россию! Парадигма оказалась ценнее. А Россия стала страной, где не работает ни одна приличная парадигма, где особо уродский народ, особо уродская власть, не способная (в отличие от либерала) ничего сделать нормально, и вообще все не такое, как во всем порядочном человечестве. Парадигма универсальна, но не на Луне. А Россия – Луна, даже хуже. И, конечно, свет клином на этой России не сошелся, есть много других стран, которые, благодаря парадигме, устроили у себя все так, как любит нежное сердце либерала.
Кто же будет защищать дурачков-граждан, ватников и рабов – в том числе от либералов-предпринимателей, пока все они не свалили в прекрасные либеральные страны? Тут, собственно, вопрос приоритета: кто больше нуждается в защите – меньшинство богатых и умных, к тому же твоих друзей, или большинство слабых и «глупых», с которыми у тебя мало общего? Либерал, конечно, гуманист, но очень абстрактный. К тому же верит в парадигму. Либерал ведь, хоть и умен, но, как и все, мыслит схемами, еще и чужими. Его «ум» заключается в том, что он знает «прогрессивные» схемы и правильны слова, которыми объясняются между собой умные люди, вроде секретного языка посвященных.
Понятно, что рвущийся к власти либерал будет обвинять власть в том, что она не заботится о народе, погрязла в коррупции, развалила медицину, образование, транспорт, водопровод и церковь XIV века, – в общем, во всех грехах, в которых оппозиция обвиняет власть от начала мира. То, что либерал называет «свободой» – это некая зона хаоса, куда еще не пришло государство, и куда либерал приходит со своими красивыми, полными «справедливого» пафоса словами, это поле его собственной игры, детская площадка его амбиций.
И отлично, что она есть, но, к сожалению, все, что мы найдем на этой «детской площадке» – это сухая колючка его, либерала, гонева и обид (на кого-то), из которой он создает устрашающую картину мира, согласно своему душевному настрою. Детские «игры в правду», практикуемые либералом, заводят его очень далеко. Хуже того: они заводят далеко поверивших ему граждан. Заводят прямиком в кровавое дерьмо, о чем нежный либерал совсем и не думал. Он не организует зону хаоса на человечный лад, а, ничтоже сумняшеся, распространяет хаос на весь мир, попавший в зону либеральной практики. Впрочем, это свойство всех религиозных людей периода обострения религиозного энтузиазма. А либерал – человек именно религиозный, ибо разделил мир на две половины: одну половину он назначил быть доброй, куда и себя прописал, разумеется, другую же назначил быть злой. И за счет ее козней объяснил все несчастья, как личные, так и мира в целом.
А религиозному человеку, словно пьяному, ничего нельзя объяснить, ибо без своей религии он просто упадет, у него не останется ни одного козыря, ни одного оправдания. Вообще ничего не останется, так как в нем вообще очень мало своего, а все чьи-то слова-слова… Кто-то двести лет назад на вопрос, что нового в России, ответил: «воруют» – и теперь это истина на все времена, и все радуются этой пошлости, словно она делает их правее кого-то и лучше…
Так всех нас в пьяных превращает слог…