Повисла тягостная пауза.
– Кажется, они были уторчены в жопу! Они даже не поняли. Их отвели в лес и пристрелили. Я не видел. Думал, как-то обойдется. Похоже было на выстрелы, но не очень. Не хотел даже думать об этом. Бандиты вернулись одни, спокойные такие, будто проводили их до электрички. Даже веселые. Взяли у меня всю траву, сели в свою беэмвуху и уехали. Посчитали, что сделали свое дело. Да, еще сказали, что эти козлы в лесу лежат. В общем, нам с Галкой оставили заниматься трупами. Можете это вообразить?! Три мертвых пацана двадцати лет. Уж как Галка ненавидела их, а и она впала в истерику. "Зачем, зачем?.. – все твердила, – ну, пусть уж, но зачем убивать?!.." Не знаю, может, таких и надо убивать, типы-то были совсем отмороженные, не мы их – то они нас или еще кого-нибудь… Но все равно. Я раньше имел дело только с мертвыми кошками…
– Ночью мы по одному оттащили их к реке. Я прорубил топором полынью, лёд был еще не толстый, но все равно всю кожу содрал – и затолкал их под лёд. Были люди – и нет. Сегодня днем еще были, думали о чем-то, если у них было, чем думать… Сами нашли свое счастье. Галка успокоилась. Делала все, словно какую-то совершенно обычную работу, словно не мертвых прятала, а, скажем, мешок плана…
– Самое смешное, что у нее были деньги, но она не хотела отдавать этим гадам… И продукт был. Если бы я знал – я бы сказал ей: отдавай все и хрен с ними! Только вряд ли бы помогло…
– На даче я, понятно, больше не появлялся. С Галкой все отношения прервал: она выдумала для друзей какую-то невинную версию: все, мол, в конце концов обнялись и полюбили друг друга, и держалась ее стойко. Я тоже. Даже Инге сперва не сказал. Но она по лицу прочла, что что-то случилось. Думала про другое. А я спать не мог, нервный стал – жуть…
– Ужасно стремался сперва. Потом понял, что никто меня не найдет. Миша позвонил, спокойный такой, спросил: решены ли проблемы, будто не знал. Я сказал, что решены так кардинально, что я теперь не знаю, что хуже? Он посоветовал не волноваться, чуваки были совсем гнилые, получили свое, никто их искать не будет. Он хотел лишь знать, как мы распорядились тем, что от них осталось? А я об этом совсем говорить не мог. Заверил его, что все сделал так, словно всю жизнь только этим и занимался. "Ну, и хорошо, – ответил он. – Друзья и существуют, чтобы решать проблемы…" Юмор такой. Впрочем, он никогда не смеялся. Своеобразный тип. Он меня, похоже, совсем за своего считал. Не мог понять, что от таких вещей у человека может крыша поехать. Ему лишь интересно было, кто на меня навел? Узнал бы – одним трупом стало бы больше. А я и знал бы – не сказал. Хватит с меня трупов. Это какой-то галкин клиент, у нее много уродов было. Сама, конечно, виновата…
– Тогда я надолго завязал. Если бы не Миша. Надо было мне тогда все концы оборвать, уехать куда-нибудь. Но Миша как-то так намекал, что я чуть ли уже не зачислен в штат, видимо, по отделу снабжения, и никуда мне не деться. Ведь за такую "помощь" он мог реально на всю жизнь сесть. Только он не собирался и даже не думал об этом. Эти ребята как-то удивительно смотрели на такие вещи, будто во дворе в войнушку поиграли. Все не по-настоящему. Они словно и не знали, что живут по-реалу и другой жизни не будет. И что другие тоже живут по-реалу, и что другой жизни у них тоже не будет…
– Но у Инги-то психика совсем другая. Я ей долго рассказать боялся, думал: тогда нашим отношениям совсем кирдык будет. Они и так уже были не в лучшем виде. Она перестала курить траву, зато все больше пила. Ну, и ребенком занималась, считала, что надо нормальную жизнь начинать. Только, наверное, поздно уже было.
Он ненадолго передохнул, искоса глядя на нас. Мы стоически молчали.
– Но она видела, что что-то со мной не то, ну, и приставала: говори правду, что у тебя? Правда облегчит твою участь. Вообще-то она сильная была, большая пофигистка по жизни, но не настолько же. Вижу, думает она, что я ей изменяю, завел себе кого-то, а ей сказать боюсь. От этого постоянно у нас ссоры начались и такое охлаждение, что ужас! "Последний раз, – говорит, – спрашиваю, что у тебя произошло?" Ну, я и выложил: "Вообрази, – говорю, – самое худшее, что можешь. Вообразила?"
Она головой кивает, а сама побледнела. Знаю, что она вообразила. "Ну, так это – еще хуже", – ну, и рассказываю ей. Она не хотела верить.
"Как же ты живешь с этим?" – шепчет.
"А что мне делать, вешаться? Я что, думаешь, – хотел этого? Я Галку поехал выручать. Знаешь, что они с ней сделали? Хочешь, позвоню, она тебе расскажет!"
Она отрицательно качает головой.
"Свой товар ты поехал выручать!" – говорит она со злостью.
"Да какой товар, что ты говоришь! Там товара-то децл был, да и плевать мне на него! Если бы она его и отдала – я что: убивать бы ее стал? Ты же знаешь меня!"
"Я думала, что знаю", – мрачно отвечает…
– Она два дня со мной не разговаривала, в себя прийти не могла. Даже спали в разных местах, словно я заразный стал. Я себя с разными убийцами сравнивал. Все же у меня были оправдания. А эту мразь, которую я под лёд опустил – ну, их словно Бог покарал, потому что, ну, неправильно они сделали…
– Я думал – уйдет от меня. Но она решила, что мне теперь помощь нужна. Добрая такая. Но прежних отношений уже не было. Не хотела она это на себе нести, а я как напоминанием был. И сама все возвращалась к этому:
"Откуда ты знаешь, что они были мертвы, когда ты их под лёд? Может, они были живы?!"
"Ты думаешь, я не проверил? Мы с Галкой, думаешь, не проверили?!!"
"Но почему ты их не похоронил в земле, как положено?.. Зачем ты так ужасно затолкал их под лед?"
"Да хотел я, хотел! Два часа я бил землю лопатой! Но это же камень! Мне два дня понадобилось бы, чтобы похоронить их. В лесу рядом с дачами. Ты думаешь, меня бы никто не заметил?"
В общем, все никак не могла простить…
– И еще, последний раз, об этом. Когда я дом продавал, ну, там некоторое время спустя, в администрации района в коридоре сидел, вдруг старик рядом говорит соседке, что тут по весне три трупа нашли в реке. Та рот ладонью прикрыла: кто, что?! А он: да, местная шпана, укокошили их, и слава Богу, он бы сам руку пожал тому, кто это сделал, жизни от них не было. Наркоманы и бандиты. Никто о них не жалеет. Наоборот, даже. Будь он помоложе и при оружие, как раньше, он бы их сам, если милиция не может… Ну, там, конечно, тетка возражать стала: нельзя так, мол, люди все-таки… Какие это люди! – машет старик руками, – у них только облик человеческий, а сами хуже фашистов!.. Ну и так далее… Все это мне вспомнилось, даже плохо стало, почти я уже из памяти вытеснил. Но очень мысленно старика поддержал. Хорошо, что я имен их не знал, вообще ничего не знал, канули – и все. Будто приснились. Я тогда много травы курил, могло и привидеться хрен знает что…
– Вот так, в общем, жизнь кидает тех, кто ищет… Я и не искал вроде, само все так выходило. Я думаю, это карма у меня такая. А против кармы не попрешь. Но я тогда этого еще не знал…
Он снова затянулся протянутым "джоинтом", несколько минут сидел с отсутствующим видом, словно переваривал что-то внутри.
– А в доме, где я жил, у меня авторитет был, активная позиция. Все же капиталист, подвал свой, дело. Человек я был склочный, и за свои права, за правду-матку, как я считал, горло драл в упоении. Опыт у меня сабачиться был большой. К тому же я юридически подковался, законы там всякие изучил. Ну, и стали ко мне соседи обращаться. Они там себе домсовет сделали, чтобы права свои перед ЖЭКом отстаивать, чтобы своим делом занимался, трубы вовремя менял. Ну, и чтобы всякие там помещения заграбастать заодно, стоянки устроить, заборы поставить, чтоб чужие не ходили и не ездили. Председателем меня в конце концов выбрали. В доме у нас куча военных жила, даже гебистов на пенсии, так радости большей не было, как на них рявкать, посылать их подальше с их великими идеями и претензиями. Они все с безобразиями в районе бороться хотели. Сломанными скамейками, джипами на тротуарах, незаконным строительством, бомжами, хулиганами, проститутками, что у нас во дворе кучковались. Дело, конечно, хорошее, но тогда совершенно невыполнимое. Будь я депутатом или еще кем. "Обращайтесь, – говорю, – к депутату. Кто у нас депутат?.."
– Так они меня стали в депутаты толкать, просто вынуждали общественную деятельность начать. Ну, и правозащитную до кучи. Капитализм тогда многих достал, особенно такой, как у нас, и некоторые друзья жутко буржуев возненавидели. Совок вдруг стали вспоминать, как там, якобы, хорошо было, справедливо, кто-то, кто помоложе, Ленина вдруг полюбил, даже Сталина. Ребята посмышленее Красные бригады зауважали, Парижский май вспомнили, РАФ, банду Баадера-Майнхоф. Вот, мол, как надо бороться! Я, хоть и сам вроде как буржуй, а этим очень увлекся. Я-то знал, на чем мой бизнес держится. А в новом справедливом обществе траву, ясное дело, легализуют, все будут братья, работать, ясный пень, никто не будет или будут – так, в охотку, по приколу. Никакой наживы, никакой власти, армию распустить, тюрьмы закрыть. Что делать с теми, кто совершил преступление – неизвестно. Ребята шутили – сразу расстрел, как у Махно. А мне не до шуток было: сам видел и как вспомню – так как каменный делаюсь, прямо в беспамятство впадаю. А они лишь читали и в кино видели…
– В основном мы только трепались, спорили почти до драки, книги теоретические читали, статьи писали, в интернете вывешивали, лекции проводили. Сформировался у нас кружок, назвали Группой А, для конспирации. Разные люди, даже православный поп был, который Патриархию обсирал, считал ее прислужницей Сатаны. Я пытался старых друзей привлечь, но они в политику не врубались, насилие отрицали, и вообще очень ленивы были. Так что я чуть ли не самый старый был в кружке. Впрочем, был у нас теоретик, еще при совке сидел, инвалидом стал, за анархический социализм проповедовал. Все по этому вопросу знал. Кроме того, что нам теперь делать? В отсутствии революционной ситуации. Значит, говорил он, ее надо создать… А пока книги распространять, пропагандировать, легальными способами пользоваться.
– Я эти дела финансировал: литературу само собой главным образом. Издание книг, распространение, листовки. Еду и вино для собраний закупал. Якобы, за нами уже следили – мне об этом одни надежные люди сообщили: у меня же знакомые во всех кругах были, все траву курили. Только, думаю, вряд ли. Но меня это вдохновляло, я прежние времена вспомнил, когда с совком боролся. Думал, это акция, перформенс такой. Уличный революционный театр. Я все призывал ребят к активности и изобретательности. Не покоряться им, в общем, не давать собой управлять, как в одном хорошем фильме сказано. Например, когда на одном бульваре устроили VIP-ресторан – и перегородили весь бульвар, так что охранники выталкивали людей на проезжую часть, я предложил нашей группе пройти через ресторан маршем и снести все там на хрен, если нас станут останавливать. Тогда все поговорили – и никто не пошел. В результате я свой демарш сделал один, с малолетним сыном под мышкой…
– И что? – спросил я.
– Ну, они там сперва растерялись, проморгали, потом разорались, стали охрану сзывать: у них же там осетрина на столах, икра, шампанское французское. Так мы становились революционерами. Тогда же у нас образовалось молодое крыло, студенты в основном, не теоретики, а практики. Они пользовались любым случаем, чтобы заявить о себе, написать на стене "Эй, повыше черный флаг, государство – главный враг!", даже подраться – с какими-нибудь фашистами. Собственно, дисциплины никакой не было, каждый делал, что хотел. Наша так называемая партия было больше информационным каналом. Все наши леворадикальные партии были крайне малочисленны. Сто человек – это уже предел. С другой стороны, у Христа было всего двенадцать учеников. Дело не в количестве. Когда в совке все стали коммунистами, дело коммунизма накрылось. Так же и с христианством…
– И все же в этом бардаке надо кому-то было взять роль диктатора. И я взял ее на себя. Стал самым равным из равных. Думал, что у меня есть какая-то харизма, завелась так невзначай. Инга меня, конечно, ни во что не ставила, но молодые ко мне липли: я ведь книг много читал и действительно хотел чего-то хорошего, соединить всяких романтиков и требовать невозможного. Это, конечно, вызвало лишь ссоры. Некоторые слышали про мои параллельные дела, но воспринимали их неправильно. Даже так, что я сотрудничаю с органами, веду какую-то двойную игру. Одной рукой поджигаю, другой – сдерживаю. Группа поделилась на умеренных и более радикальных. Я был за умеренные действия, но при этом какие-либо действия делали только "радикалы". У нас бутылкой кетчупа швырнуть в посольство – считалось очень радикальным. Очень нас совок заморозил…
– Но люди быстро радикализировались. Так в восьмидесятые любера ловили и избивали хиппарей, считая, что помогают обществу. Уверяю, скоро решать свои проблемы через политическое насилие станет хорошим тоном…
Я пожал плечами: политика всегда интересовала меня меньше всего. В школе нас ею перекормили, самого худшего разлива: лживого.
– Но весь анекдот в другом: я-то и правда думал на легальные выборы выходить, агитацию среди жителей района проводить. Программу придумал, вроде как у зеленых, но более протестную. Вначале в местные депутаты, потом – выше пойду, в Моссовет, например. Тогда это легче было. Теперь у вас почти диктатура, слышал?
– Тебя это так все волнует? – удивился я.
Он пожал плечами.
– А ты считаешь, это от тебя далеко? От тебя лично, твоих детей?
– Конечно, зарекаться глупо, – сказала Юля поспешно. – Чего вы начали, не надо лучше!
– И ты – что, все продолжал торговать? – удивился я.
– А на что бы я жил? И семья? А партия на что бы существовала? Ну и бизнес мой так называемый? Это тоже была идейная борьба: с алкогольной монополией, с навязыванием людям синьки, за возможность дать людям счастье. Я так и мечтал сказать на суде, если до него не дай Бог дойдет, все, что думаю. Про наркотики, синьку, кому это нужно. Большой скандал бы был. Я бы журналистов пригласил. Но до этого не дошло.
Он прервал рассказ. Налил себя вина, хоть и до этого пил почти беспрерывно. Снова забил трубку.
– Язык устал, простите, – сказал он, задыхаясь.
Был он на себя не похож: бледный, взгляд туманный, волосы всклокочены. Как он завтра будет работать? – подумал я. А он, кажется, совсем забыл об этом.
– А что здесь – часто куришь? – спросил я.
– Вопрос в тему. Хотя и провокативный.
– Если хочешь, я тебе достану, – сказала одна из проституток, что была более нормальная. – Я знаю парня…
– Я сам знаю парня, – успокоил он ее.
Мы переглянулись с Юлей. Она была бледная и усталая. Рассказ явно беспокоил и мучил ее. Меня тоже.
– Ладно, продолжаю, – наконец, сказал Олег. Ему явно и самому хотелось говорить, слишком долго он держал это в себе.
– Не знаю, чем бы кончилось, но для меня все кончилось раньше. Провокаторов или всяких сомнительных людей вокруг нас всегда было много. Я их сразу вычислял – когда они слишком рьяно за радикализацию и насилие ратовали. Чтобы тень на нас лежала побольше, и органы нами вплотную занялись. А мне это совсем не надо было, планы у меня другие были. Не исключено, что ФСБ уже знало про меня больше, чем менты. Хотя вряд ли. Не верю я в недремлющее око и их фантастическую мощь. Все же я в совке долго жил, видел все их возможности, очень убогие. Вот менты, другое дело, у этих личная заинтересованность была. В общем, взяли они одного пацана, который сам торговал, а тот, чтобы не сесть – дружков своих сдавать стал. Сразу слежку организовали. Телефон на прослушку поставили – это я потом уже узнал. Ну и своего чувака заслали…
– А я политику и травяной бизнес не мешал. Две разные жизни. Люди из одной не должны были знать про людей из другой. Хоть из старых друзей – все, конечно, знали. В общем, пришел ко мне чувак, по надежной рекомендации. Он и про политику интересовался, и про книжки. Полезнейшим человеком прикидывался. Потом травы попросил. Друзьям я просто так отсыпаю. А он снова пришел, больше хочет, для своих друзей. Можно сказать, вынудил меня продать. С жучком пришел, менты все это фиксировали. Досье собирали. Потом опять пришел, активно в друзья лез. Ментам, видно, совсем меня замазать хотелось, делать им нечего! Ну, еще ему что-то продал, опять не очень много. У самого мало было. Полгода они меня пасли. Наконец, у меня гашиш появился, несколько пластин. Сижу я у себя в офисе, с друзьями курю, людям разным отрезаю, взвешиваю – весы такие у меня были с гирьками, и тут эта сука звонит: спрашивает, нет ли чего? Приезжай, говорю. Долго что-то он ехал, но я не обратил внимания. Пришел, пятнадцать грамм попросил. Тысячу четыреста выкладывает в рублях, остальное в гринах. А потом меня просит выйти с ним на улицу, что-то, мол, ему мне сообщить надо. Я напрягся, я уже давно чуял, что что-то с ним не то, гнилой какой-то человек, много обещает, ничего не делает, слова правильные говорит, а глаза прячет. Думал, может, он мне что-то слить хочет, предупредить о чем-то, если он с конторой как-нибудь связан. Выхожу с ним, вижу, очень он нервничает. У меня как озарение – что сейчас будет! И точно, откуда ни возьмись два человека слева и справа, руки заламывают, из машины, рядом с подъездом, еще двое выскакивают. Наручники, обвинение. Тащат в офис, чтобы там они обыск провели. Предлагают сдать наркотики добровольно, мол, это мне в моем деле зачтется. Поверил я им, сдал все, хотя это практически на столе лежало. Триста грамм первоклассного гашиша. Ну, там же они и протокол составили, только добровольную сдачу не упомянули, а я в таком состоянии был, что не проверил. Я как убитый был. С ментами прежде часто имел дело, а чтобы наручники и все так по серьезу – не было. Еле дали Инге позвонить, предупредить, что не приду домой…
– Она ночью сама к ним приехала, пока еще что-то исправить можно было. И они ей откровенно говорят: сто пятьдесят тысяч гринов. Если бы мы продали квартиру, машину, все вещи – и тогда такой суммы не набрали бы. Денег вроде много через меня шло – а на руках даже тысячи гринов не было. Последние за тот самый гаш отдал. Они-то размечтались: крупного барыгу взяли! Сейчас в шоколаде будут купаться. Потом другое предложение сделали, как поняли, что платить мне нечем: давай информацию – кто тебе привозит, откуда, кого еще в Москве знаешь, кто торгует? Записную книжку мою мне под нос суют: а это кто, а он чем занимается? А знаешь, сколько тебе грозит? Торговля в особо крупных, от семи до одиннадцати строго режима с конфискацией имущества. Материала против меня – куча, записи, мол, у них есть, показания каких-то старых знакомых. Не отвертишься. А знаешь, какие у нас тюрьмы? А сколько народа, а туберкулез, а как тебя там прописывать начнут?! Двое суток прессовали. Понял я, что дожимают они меня, и стал намекать, что готов сотрудничать, что есть у меня информация, более того, поважнее, чем марихуана. Только держать меня здесь не надо, мы и так сумеем договориться. Странно, поверили они, выпустили. Стал я к ним на свиданки ходить. Они изо всех сил нормальных ребят изображали, даже травы мне привозили и со мной курили. Мол, мы все понимаем, мы и сами такими были, как ты, а теперь ты будешь вместе с нами. Нам главное – все под контролем держать, чтобы, если и торгуют, то под нами, чтобы мы в курсе были. Подонки такие в полный рост! А то, что я про политику намекал – они вообще губу раскатали, считали, что я так обоссался, сейчас им все и выложу, а они ордена получат. Сперва я и правда обоссался, очень садиться не хотелось. Как представлю камеру – так в глазах темнеет. Я же даже от армии откосил, не хотел с этой шпаной бодаться. С урлой, впрочем, и бандюками я уже много пообщался, и что там почем и как себя вести – знал. Но все равно попадать туда не хотел. Целый месяц то у них в конторе, то где-нибудь в Москве в машине встречались. Я все темнил, не хотелось мне в стукачи идти. Ну, они злиться начали. Опять обещали предварительное заключение мне выхлопотать. Если и выйду оттуда, то вряд ли здоровым человеком. А я оклемался уже, в руки себя взял, знакомого адвоката подключил, ну, и говорю: давайте, вяжите, посмотрим. Ну, порвал с ними окончательно. Понял, полное они говно. Срань такая мелкая. А, главное, не все еще потеряно…
– Тут мне один знакомый из нашей банды посоветовал к адвокатам Жириновского обратиться. Это такие ребята – любого отмажут. Ну, встретились мы. Ребята такие: пробы негде ставить, не адвокаты, а братки натуральные, одного Костя звали. Говорит: говна-пирога, восемь тысяч, в основном – судье, что тебя судить будет. Только условие, придется тебе в нашу партию вступить, чтобы Жирик за тебя поручился. Ну, мне уже по хрену, деваться некуда – вступил в эту партию, смех один, заявление написал – у Жирика в кабинете. Квартиру на продажу выставил, денег у друзей назанимал. Запирать меня больше не запирали, только подписку взяли о невыезде до суда, даже без залога. Суд Костя обещал выиграть…