Поездка в поезде лишена прежней экзотики: уже нет того экстремального сна под полками, прогибающимися от мешков с грецкими орехами или редиской, дабл хоть и закрыт, но лишь потому, что в нем кончилась вода, а не из-за того, что проводники в нем везут картошку. Не бегают полоумные коммивояжеры с огромными сумками, пытающиеся поставить их тебе на голову, не ходят сплошным потоком торговцы всем и вся (хотя, конечно, все равно ходят) – и даже в вагоне есть свет. Тогда зрелище вагона вызывало боль, теперь – лишь легкое презрение.
Первое ощущение от Вавилона, такое дежавю: здесь я уже бывал! В этом есть смысл: приезжать раз в три месяца на неделю и снимать все сливки. Москва совсем не была противна, как я опасался. Да и снега в ней нет. Глядел на все как бы со стороны, как экскурсант в чужом городе. Тутошняя жизнь не видела во мне конкурента, поэтому отдавалась легко и с песней. Я был свободен от нее, и поэтому она тоже была другая. Я даже спешил уехать, чтобы не привыкать. А то ведь промедлишь: и вот он, зов роботов. Для недавно переломавшегося – соблазны особо опасны. Тем более, когда зверь вновь кажется ласковым и нехищным, и послушно жмется к ноге.
